Я думала раньше: слова —
меж нами протянутый мост,
и Богом даны им права
до душ достигать, как до звёзд.
Я думала — средство они,
чтоб душу раскрыть, как окно.
Мои мимолётные дни
лишь им удержать суждено.
Но вижу: слова — как стена,
стена между вами и мной,
и биться я обречена,
как рыба об лёд головой.
Но вижу: лишь кучка золы
они от былого огня.
Пришли как спасенья послы,
но тайно убили меня.
1983
Лишь зеркало с лицом не спорит,
а отражает всё как есть.
Искусство зеркалу не вторит,
в том для себя не видя честь.
Я думала сначала: слово
лишь слепок с яви… Но куда
оно уходит от основы,
как птица, рвётся из гнезда.
Рвёт связи, следствия, причины,
как с веткою разрыв листа,
расходится — как половины
у петербургского моста.
Обоих признаю своими,
и мне – двумя мирами жить,
не в силах выбрать между ними,
не в силах их соединить.
Ты поле битвы, лист бумаги:
в тебе поэзия и жизнь —
два двойника — скрестили шпаги
и от подобья отреклись.
1983
Часть 1.
Свеча на столе. В окне —
звезда. И раскрыты ноты.
«Все мелочные заботы
потопим, мой друг, в вине.
Бокалов хрустальный звон
прекрасней самой муз’ыки,
как будто ангелов клики
мы слышим со всех сторон.
Нам душу согреет он.
Сальери, вина налейте!»
«Не пейте, Моцарт, не пейте!» —
кричу из других времен.
. . .
В той комнате – я стою,
Я кто-то из них – о, Боже!
Я кто-то из них – но кто же?
Но кто же – не узна’ю.
Часть 2.
«Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп.
Поверил я алгеброй гармонию».
Пушкин «Моцарт и Сальери»
Погрязший под грудами книг,
в плену у душевного мрака,
какой-то Сальери с филфака
о Блоке строчит курсовик.
Он хочет научным путем
постичь построенье метафор.
Пока он не пишет, как автор —
но всё уже знает о нём.
Вздремнул, от занятий устав,
но только предчувствие гложет,
что алгебра здесь не поможет:
здесь дело не без волшебства.
Ему до утра не уснуть,
Мерещится дар чудотворца:
«А может, я всё-таки Моцарт,
хотя бы немного, чуть-чуть?»
1996
Мне кажется, возникли раньше
стихи, чем я, и всё слышней
с годами каждый призвук фальши
под дрогнувшей рукой моей.
Как будто их давно уж знаешь,
но только помнится едва,
и потихоньку вспоминаешь
давно забытые слова.
Вдруг чей-то голос руку водит
тебе диктует не спеша,
ты сам не автор тех мелодий,
что льются из карандаша.
Тебя не мучает забота,
как мысль в одежды слов облечь:
ты лишь стенограф у кого-то,
а кто диктует эту речь?
1989
Не я пишу стихи — они меня
из глины создают рукою Бога.
Идут всё дальше строки, как дорога,
как след земной небесного огня.
Напрасно видишь в отраженье слов
поэта душу в зеркале тетради.
Я — грешный человек, и, Бога ради,
как дорасти мне до моих стихов?
1989
Легко — на свете просто жить,
в конторе где-нибудь служить,
ложиться, по утрам вставать,
под вечер книжку почитать,
страдать от хворей, мелких бед,
готовить что-то на обед,
стирать, квартиру убирать,
и больше ничего не знать.
Да, жить на свете без затей,
жениться, народить детей,
кормить, растить и воспитать,
а после замуж выдавать.
Жить жизнью, что известна всем,
и так и не понять, зачем.
Жизнь всем обычная, заметь –
поэту тягостней, чем смерть.
И как легко на свете жить
И не пытаться лучше стать,
легко слова зарифмовать,
совсем не то — Поэтом быть.
1988
Зачем же за мной столько горя идёт,
что если ступлю я — обломится лёд.
И ворон кружит над моей головой,
как тень, он всегда и повсюду со мной.
От песни сгоревшей не стынет зола,
а память моя неотступна и зла.
Я чёрную память с собою ношу
и всё — словно палкой золу — ворошу.
Я знаю, что в горе бросают друзья.
Стихи, только вас мне покинуть нельзя.
Спасибо, что вытащили из беды.
А чем отплачу вам за ваши труды?
Мне счастье не послано было судьбой.
Достойно ли — быть у несчастья рабой?!
И только стихами просвечена мгла,
хотя бы — чтоб в горе я выжить могла.
1990
Когда я деревом была,
я плакала смолой.
Она текла едва-едва
из раны – ‘горька и светла,
текла янтарная смола
из раны под корой.
А я тянулась в небосвод,
мечтая: боль моя пройдёт,
смола залечит, тая.
Но только нынче — не смола:
из ран моих текут слова —
и раны зарастают.
1988
Для горя мир, как клетка, тесен,
когда пустеют вены строк.
Лежит растоптанная песня
в холодном поле без дорог.
Когда-то ведь была крылатой,
когда-то звонкою была,
а нынче на плече заплаты
от перебитого крыла.
Как больно ей – а только всё же
не умирает, а живёт.
Могу ль мечтать – подняться сможет,
продолжить прерванный полёт?
1990
Мне снятся сны, которых нет чудесней,
слетая утром птицами с руки.
Как звоны колокольни поднебесной,
во сне мне снятся новые стихи.
Как стёклышки цветных калейдоскопов,
они плывут, сверкая и кружась,
как стаи бабочек, покинув кокон
и с прошлым навсегда оставив связь.
Как видят лица и тела любимых,
во сне я вижу новые стихи,
а днём я плачу, расставаясь с ними,
но сны мои бесследны и тихи.
Не описать в словах красу такую.
Зачёркивая строчки на листах,
я по словам ненайденным тоскую,
мечтая о невиданных стихах.
Но облака плывут, как строчки саги.
Потерян ключ, и двери не открыть.
Таких стихов не пишут на бумаге,
такие только в небе могут быть.
1988
