Устало дрогнула рука,
не дописав в потёмках слово.
Склонился старый Казанова
над рукописью дневника.
Мигает пламя, трепеща,
в бутылке вермут недопитый,
повсюду дырки не зашиты
в подкладке старого плаща.
Без дома, внуков и семьи,
один и никому не нужен,
остывший доедает ужин,
присев на краешек скамьи.
Он в сумерках пером скрипит
у догоревшего огарка,
и на чем свет бранит кухарку,
один в холодной койке спит.
От грязи кружево манжет
из белого уж стало чёрным,
но всё строчит перо упорно
свидетельства былых побед.
Он на судьбу срывает зло
и хвастает — авось поверят:
Ему-то ведь на самом деле
с женщинами не везло.
1996